Егор посмотрел на розовый огонек. Огонек полз по руке, вот исчез — а, это же он теперь у Луизы на спине. Тоже складно: в цвет волос, разве что лазер поярче будет. Ну да — девчонку снайпера и пасут. А то вдруг психанет канмусу, да как пойдет всех рвать направо и налево… И стволы там, наверняка, самые что ни на есть мужские. Четырнадцать миллиметров, или вовсе двадцать. Мелочевкой пять-сорок-пять взбесившуюся канмусу хрен остановишь.

А ведь мама говорила… Как же она говорила?

«Не восхищайся войной. Не хвали войну. Не радуйся оружию. Не пускай слюну на девочек с пушками. А то ведь сбудется мечта, и тогда что?»

Вот мечта и сбылась. Вот и девушка настоящая. Такой точно ни у кого нет: что там в школе, на всей планете нет! Вот участие в самой настоящей спецоперации — а что не с той стороны от мушки, так просто мечту точнее формулировать надо!

И целых две русалки тут. Вон, саму Акаги можно за ягодицы потрогать. Если, конечно, пощечину переживешь потом…

Просрать это все проще некуда. Достаточно всего лишь отказаться — пусть случай дальше летит; кто-нибудь рискнет подставиться под него… Подождав, пока тень переплета слезет с края сахарницы, Егор передвинулся между окном и девушкой, собрав на себя все розовые пятна — и тогда только сумел выговорить:

— Согласен. Я согласен пройти Призыв.

И вот сейчас голос у него звучал как надо — не стыдно Крыса нахрен послать!

Акаги вернула флягу правому моряку. Тот ловко убрал ее в недра черного кителя и будничным тоном поинтересовался:

— А когда вся эта… Проба с мальчиками?

— Приблизительно к зиме, — ответила Рицко.

— Тогда пусть они спокойно встречаются, — махнул рукой начальник Школы. — Если не поссорятся за это время — там и посмотрим. Только, Луиза. Парня будешь предъявлять под роспись. Живым взяла — здоровым вернула. На этих условиях встречайтесь. Тоже эксперимент. А сейчас прощайтесь — и на занятия. Сдается мне, на сегодня вам впечатлений хватит. И, как бы это выразиться точнее — нам, пожалуй, тоже.

Адмирал решительно развернулся и вышел; вслед за ним вышел второй моряк, четко кивнув на прощание. Владилена глубоко выдохнула:

— Егор. Не знаю, зачем тебе моя благодарность… Но — спасибо.

И тоже вышла, вытолкав перед собой моряков, а перед теми — ОМОН.

Доктор Акаги улыбнулась:

— Всего наилучшего, Ромео.

— Меня Егор зовут!

— Луиза, всего наилучшего, — русалка сделала первый за все время жест: поправила волосы. И тоже двинулась в прихожую, а оттуда вниз по лестнице во двор.

Во дворе на качелях рядом сидели контр-адмирал, начальник Владивостокской Школы — и его зам по безопасности, капитан первого ранга. К фляжке они успели приложиться по разу и теперь щедро предлагали ее всем желающим: не чтоб нажраться, а чтобы привести в норму сердечный ритм. За окнами торчали жители дома. Снятые с постов снайпера кучковались у белого фургончика, под надписью: «Служба земельного кадастра», бережно грузя в фургон длинные черные упаковки. Люди в штатском тоненьким ручейком тянулись из подъезда к машинам — обычным легковушкам разной степени потертости, чтобы не выделяться в потоке. ОМОН по привычке встал в три шеренги, потом сообразил, что дело, в общем-то, закончено — и тоже разбился на кучки по двое-трое, причем ни в одной не было курящих, чем дальневосточный ОМОН сильно гордился. Так что табаком там не пахло: пахло мерзлой сырой землей, растертым снегом, бензином и соляркой из машин.

От стены отделилась светловолосая синеглазка в серебристом пуховике, модных желтых ботинках:

— Акаги?

Рицко успокоительно повела рукой:

— Все отлично, Габри. Все хорошо. Договорились.

Моряки слезли с заскрипевших качелей, подошли, козырнули. Начальник Школы заговорил:

— Акаги-химе-сама, не знаю, как там планета — Школа Владивостока у вас в долгу.

— Пустое. Мы не стали пугать их, не загоняли в угол — вот потому они не стали щетиниться в ответ. А люди с людьми договорятся быстро.

— Кхм! Кхм! — адмирал поперхнулся. Люди? Канмусу из Школы, две русалки, Валькирия… Только ведь не поспоришь: люди. Моряк повернулся:

— Акаги-ками-сама… Разрешите вопрос.

— Пожалуйста, просто Акаги. Акаги-сама, если уж вам невтерпеж. Спрашивайте.

— Акаги-сама, вы не могли бы пояснить… Просто, нам для себя понять. Почему такая вообще истерика? Чисто психологически мы уже сколько лет, как согласились посылать на войну детей. Да еще и девочек. Чего нас теперь-то корежит? Откуда эти сопли с сахаром и пена из ушей?

Рицко посмотрела на собравшихся полукругом участников операции: все заинтересованно внимали. Доктор Акаги подошла к фургончику «геодезистов» и взяла оттуда разграфленную мерную рейку, с которой — и теодолитом, естественно — таскалось наружное наблюдение, когда за кем-то требовалось проследить через оптику.

Вернувшись к зрителям, Акаги подняла рейку:

— Масштаб такой: один миллиметр — одна тысяча лет. Наглядно?

— Так точно!

— Рейка два метра… Два миллиона лет развития хомо сапиенс. Как вы понимаете — без особой точности, ученые там спорят — сто тысяч лет сюда, сто тысяч туда. Но средняя цифра — два миллиона лет, примерно тогда наш предок отделился от обезъян. Все это время в человеке складывались рефлексы, которые, собственно, составляют сегодня наше подсознание. Понятно?

— Пока да, — ответили в первом ряду.

— Теперь вот…

Акаги взяла у ближайшего курильщика коробок спичек, повертела в пальцах:

— Пять сантиметров — это полсотни тысяч лет развития кроманьонцев. Это сказки, песни, мифы, легенды, боги, языки, диалекты, обряды, обычаи. Племенные, родовые, гаремы, матриархат, затонувшая Атлантида, гомеровская Троя, египетские пирамиды — все здесь!

Поставив рейку на ровный верх бордюра, Рицко с нечеловеческой аккуратностью придала ей вертикальное положение.

— Ветра нет, постоит.

Вытряхнула из коробка спичку — и отломила спичечную головку. Коробок Акаги столь же аккуратно поставила на рейку.

— Видите спичечную головку в моих пальцах?

— Не особенно.

— А ведь эти пять-шесть миллиметров — вся наша письменная история. Фараоны, Урарту, Аркаим, Синташта, Вавилон, Иерусалим, Греция, Рим, пирамиды Майя, кельты с друидами, Зевс, Один, Перун, Иегова, Христос, Аллах, Аматэрасу и Будда… Дедушка Фрейд, Милгрем и Джон Лири со своим ЛСД…

Затаив дыхание, Рицко опустила крошку поверх спичечного коробка.

— А теперь все могут видеть мощность науки психологии — и мощность противостоящего ей подсознания. Ведь это наше подсознание говорит: кто должен идти на войну — а кто стеречь огонь в пещере. Все умствования по этому поводу — это уже сильно позже по оси времени. В рамках вот спичечной головки.

Люди посмотрели на рейку. Пять кроманьонских сантиметров на двухметровом фундаменте подсознания выглядели… Жалко. Но спичечный коробок хотя бы можно было разглядеть!

— Пермяк